На сним­ке ве­ли­че­ствен­ная лед­ни­ко­вая ла­гу­на Lónið у под­но­жья лед­ни­ка Gígjökull — од­но­го из язы­ков пре­сло­ву­то­го Эй­а­фй­ад­лай­о­куд­ля. Эта ла­гу­на ис­чез­ла с лица земли в 2010 году. На­хо­дя­щий­ся прямо над озе­ром кра­тер вул­ка­на рас­то­пил боль­шую часть лед­ни­ка, вы­звав раз­ру­ши­тель­ные на­вод­не­ния. Затем все, что могло остать­ся от озера, на­кры­ло вул­ка­ни­че­ской золой. Се­год­ня здесь огром­ная мерт­вая рав­ни­на, на ко­то­рую на­ча­ли про­ни­кать вез­де­су­щие лю­пи­ны. «Где стол был яств, там гроб стоит». Го­во­рят, что это ска­зал Дер­жа­вин, а не Пуш­кин. Для Ис­лан­дии сие, впро­чем, не прин­ци­пи­аль­но, по­то­му что ни­ка­ко­го «стола» здесь не было — мерт­во и тихо: ино­гда глухо от­ло­ма­ет­ся кусок айс­бер­га и грох­нет­ся в ле­дя­ную воду. И все. Такой покой при­вле­кал са­мо­го де­мо­ни­че­ско­го героя в ис­то­рии рус­ской ли­те­ра­ту­ры — Став­ро­ги­на. О том, зачем Федор Ми­хай­ло­вич за­ста­вил его «при­ма­зать­ся где-то к какой-то уче­ной экс­пе­ди­ции в Ис­лан­дию» в ро­мане «Бесы» до сих пор спо­рят спе­ци­а­ли­сты, а я на­брел на такой прон­зи­тель­но «на­бо­ков­ский» пас­саж «ис­ланд­ской» прозы у Вик­то­ра Еро­фе­е­ва:

Ее за­мед­лен­ные дви­же­ния, когда она на­ли­ва­ет чай, ее незем­ной по­во­рот го­ло­вы, когда она огля­ды­ва­ет­ся на меня на буль­ва­ре, ав­то­био­гра­фи­че­ский роман Горь­ко­го на ис­ланд­ском языке в ее тон­ких ари­сто­кра­ти­че­ских руках, ее синий диван, на ко­то­ром я ста­вил нече­ло­ве­че­ские ре­кор­ды стра­сти, чтобы ни­ко­гда их боль­ше не по­вто­рить и чтобы, что, может быть, самое важ­ное, боль­ше ни­ко­му ни­ко­гда не за­ви­до­вать. И эти слова «эль­ска мин», ко­то­рые оста­лись во мне на­все­гда, и эти ее от­кры­тые белые ноги — какой там к черту Став­ро­гин, какие там к черту во­ен­ные стра­сти отца!

Этот порт­рет ис­ланд­ской жен­щи­ны я по­за­им­ство­вал из ро­ма­на «Хо­ро­ший Ста­лин». Какая кра­со­ти­ща, не то что мои пош­лые ти­ра­ды про «ода­ли­сок-под­оде­ял­кок» в одном из по­след­них по­стов!