Говорят, надо браться за внутренний туризм. Денег скоро ни у кого не будет на троллейбусный билет, не то что на билет в Исландию. Либо Дума направит в Прокуратуру запрос относительно законности существования Заграницы, и та признает Заграницу незаконной для всех, кроме Думцев.

Я уже давно встал на тропу внутреннего туризма. Как-то приехав на выходные в родной Питер, направил стопы прямиком в Музей Анны Ахматовой в Фонтанном доме. Там есть экспозиция, посвященная Бродскому: кабинет, шляпа, чемодан, инсталляция из открыток, отправленных поэтом родителям из разных стран в разное время. Я увидел открытку из Исландии с изображением Вестманнских островов.

Прогулялся до дома Мурзи, где Бродский проживал с родителями в «полутора комнатах». По пути хлебнул «кофе по-бродски» в «Кофе Хаузе» на Литейном. Интересно, его еще наливают или уже перешли на «кофе Князь Владимир» и «кофе Железный Феликс»? Когда мы, наконец, догоним СССР по степени беспорточного величия, кофе вообще исчезнет. Будем пить «импортозамещающий кофейный напиток с бухаринско-троцкистским уклоном».

После обеда заглянул в Музей-квартиру Льва Гумилева. Там есть замечательный экспонат. Записка, выполненная рукой Гумилева, которая гласит: «Начальник! Шмоная, клади на место и книг не кради!».

Эта записка заставила задуматься о том, что внутренний туризм в России по-прежнему вызывает лагерно-этапные ассоциации, а Заграница (которую необходимо запретить!) манит иллюзией свободы. Я побрел домой читать, что пишут о приезде Бродского в Исландию. Наткнулся на замечательный рассказ Оулавюра Гюннарссона. Говорят, он живет в Кенте, а не в Исландии, но с ним я, к сожалению, не знаком. Давно уже хотел перевести его рассказ, но тут белые ночи совпали с юбилеем Бродского, и я, наконец, сподобился.

Иосиф Бродский в Исландии

Автор: Оулавюр Гюннарссон 

Дверь на веранде была распахнута навстречу солнцу, когда Он поднялся по ступенькам в гостиную. Оглядевшись вокруг, Он изрек: «Похоже, здесь занимаются литературой».

В июне 1978 года в Исландию приехал английский писатель, чтобы собрать антологию, в которую включил один из моих рассказов. Этот рассказ мы накануне перевели вместе, и теперь я упоенно лупил по «ремингтону», набирая перевод.

Как нередко бывает с исландцами и с русскими – как, впрочем, и с отдельными англичанами – мы в один присест выпили бутылку «Катти Сарк», которую переводчик приобрел неделю назад в дьютике по прилету в Исландию. И вот – когда знаменитое исландское полуночное солнце, аккомпанирующее нашей беседе, начало всходить на горизонте, так и не зайдя – переводчик сказал: «Хочу поговорить с Джозефом».

«Хочешь – поговори. Позвони ему», – ответил я.

Переводчик дозвонился до Джозефа, с которым бегло застрекотал по-русски. Наконец, он прерывался, чтобы сообщить: «Джозеф хочет прилететь».

«Скажи Джозефу: пусть прилетает», – был мой ответ.

Переводчик перевел сказанное мною, затем, взглянув на Вашего покорного слугу, объявил: «У него нет ни гроша денег».

«Нас, исландцев, такие мелочи никогда не останавливали! – сказал я. – Пусть закажет авиабилет сегодня днем, а завтра заберет его в нью-йоркском офисе «Айслендаира».

Когда после полудня я проснулся и пришел в себя после вчерашнего, я начал размышлять, как случилось, что я пригласил какого-то русского, о котором и слыхом не слыхивал, в Исландию. Но теперь это стало уже вопросом чести: не отзывать же свое приглашение! И вот – ровно через неделю – Он прибыл: с одной брезентовой сумкой через плечо.

С момента приглашения и до момента Его прибытия мне цедили – по капельке – сведения о лучших и худших днях из жизни Бродского. Еще в школьные годы он зазвездил на поэтическом небосклоне. Лидировал в интеллигентской среде Санкт-Петербурга. Был обвинен в тунеядстве. Представ перед судьей, потребовавшим от Бродского назвать род занятий, тот ответил: «Поэт». Когда его попросили предъявить документы, подтверждающие его поэтические аккредитации, Бродский сказал: «Не могу». На вопрос «Почему нет?», поэт заявил: «Способность писать поэзию – дар от бога». Это стоило ему нескольких лет в Сибири, откуда его смогли вызволили лишь последовательные усилия его коллеги – У.Х. Одена.

Иосиф Бродский оказался довольно полным парнем, успевшим познакомится с облысением. Его характеризовала открытая светлая улыбка и легкое пузико, свидетельствующее о привязанности к гамбургерам. Бродского совсем не вдохновило то, что он успел повидать в Исландии. «Когда мы приземлились в аэропорту Кефлавик», – заявил он, – было как на луне. Когда подъехали поближе к пригородам Рейкьявика, стало похоже на Ригу в СССР. А сейчас напоминает Нью Йорк».

Иосиф еще не отошел от перелета, поэтому мы решили, что он вздремнет перед вечеринкой в его честь позже в тот же день.

В то время я обитал в большом деревянном доме почти в самом конце улицы. Дом этот скорее в стиле Сан-Франсиско, чем Нью Йорка. Так случилось, что последним на этой улице был магазин Государственной Алкогольной Монополии. В пятницу после полудня в июне, когда солнце заливало улицы Рейкьявика, божественно было сидеть за столом в гостиной с распахнутым окном, созерцая людские потоки с их покачивающимися головами, которые, спускаясь с гор, текли в направлении магазина, чтобы затариться бухлом на выходные. Среди идущих всегда можно было встретить знакомого, готового зайти, чтобы распить бутылочку красненького, а иногда и чего покрепче.

Мы накрыли на стол поздний обед, и я с одним из друзей поднялся наверх будить Иосифа. Я вежливо постучал в дверь, а когда тот не ответил, распахнул ее: Бродский пытался сесть в кровати, одновременно стягивая с глаз маску для сна. Я сообщил ему, что мы собираемся пообедать, на что тот воскликнул «Отлично!», потянулся за сумой и достал две бутылки водки. Пока Бродский натягивал штаны, он задал мне вопрос, который меня ошарашил: «В Исландии много кэгэбэшников?»

– Кого? – удивился я.

– КГБ, – ответил Бродский. – Их тут много?»

– Нет, не думаю, – ответил я. – Хотя не стану ручаться. В любом случае, я не очень знаю, как их отличить.

– В этом можешь положиться на меня, – ответил Иосиф.

Мы спустились в гостиную. Потоки людей, текущих по улице, активизировались по мере приближения часа закрытия Государственной Алкогольной Монополии. Внезапно я увидел старого знакомого – актера-неудачника, который прошествовал под окном в широкополой шляпе и темных очках. Его челюсти энергично давили жевательную резинку. Он покинул поле зрения. Чуть позже, затарившись алкоголем на выходные, он позвонил в дверь. Увидев Иосифа Бродского, приятель озадачился: «А это еще кто?»

«Очень знаменитый русский, – ответил я. – К тому же великий поэт!»

Иосиф внимательно разглядывал нас обоих, явно не понимая, что происходит.

«Ну, – объявил мой приятель, взгромоздившись на единственный стул, стоявший у стены. – Я сам как-то чуть не стал знаменитостью».

Иосиф слушал его очень внимательно.

– Дело было в Вечном Городе Риме.

– Действительно? – переспросил Бродский.

– Дело было так, – продолжал мой приятель, указательным пальцем двигая солнечные очки вдоль носа в направлении переносицы. – Сидел я как-то в ночном клубе в Риме, и вдруг туда входит сам Фредерико Феллини. Он заметил меня, подошел к столику и сказал: «Ты похож на кинозвезду. А я режиссер и сделаю из тебя кинозвезду». Мой приятель замолчал. Когда стало очевидно, что продолжения не последует, Иосиф прервал молчание и спросил: «И что дальше?»

– Ничего, – откликнулся мой друг после небольшой паузы. – Я больше никогда его не видел. Я не стал кинозвездой.

– Печальная история, – изрек Бродский и огляделся вокруг. Он взял кусочек сушеной рыбы, внимательно изучил его и изрек: «Я понял, что это! На вкус – как подошва ботинка».

Мой приятель актер был так потрясен обнаженными деталями своей скорбной биографии, изложенными в присутствии настоящей знаменитости, что ушел с вечеринки поскорбить в одиночестве.

–  Чем он сейчас занимается, где работает? – поинтересовался Иосиф.

– Не знаю, – ответил я.

– Зуб даю, что кэгэбэшник. – отрезал Бродский, – У него это на лбу написано.

– Иосиф, откушай селедочки, – сказал переводчик, пытаясь сменить тему.

Иосиф вилкой поднял с тарелки целую селедку и стал внимательно изучать ее. «По-английски это называется «herring». – сказал Бродский. – Как известно любому, «х» превращается в «г», когда иностранное слово произносят по-русски, так что «Хитлер» становится «Гитлером». А это – Геринг! Геринг – Херринг, Херринг – Геринг: даже рифмуется.

– И чем сегодня занимается КГБ в России? – поинтересовался я.

– Я расскажу вам историю про КГБ, – оживился Бродский. – Слушайте: дело было довольно давно. Я не стану говорить, где находится та фабрика, потому что история из жизни. Однажды, на одной фабрике так случилось, что большая часть продукции не доходила до склада. Это была фабрика игрушек, и единственным ее продуктом были железные утята, которые, когда пружина внутри приводилась в заведенное состояние, могли пройти довольно большое расстояние. Чтобы решить проблему, у входа на фабрику поставили кэгэбэшников. Они с головы до ног обыскивали рабочих, но не нашли ни единой утки. А утки продолжали исчезать с производства. В конце концов дошло до того, что из Москвы прислали высокого гэгэбэшного чина, который после интенсивной умственной работы разгадал тайну уток. В полу фабрики был проложен сток, выходивший в канаву за ее стенами. Кто-то из рабочих регулярно поднимал крышку стока, заводил механизм утки, ставил ее в трубу, после чего та проходила по всей протяженности трубы и падала в канаву, откуда ее забирали после смены. В конце концов Партия решила, что – поскольку виновник не найден – уголовное дело возбуждаться не будет. Будет считаться, что утки сами уходили с фабрики.

Мы убрали со стола и начали поднимать тосты за разных русских писателей различной степени гениальности, когда в дверь снова позвонили и на пороге появился мой друг и глава секты, которая почитает норвежских богов Одина и Тора, в сопровождении целой толпы.

Иосиф уставился на эту компашку.  «Прямь из «Идиота, – молвил он, – Рогожин со своей сотней тысяч».

Затем я представил Бродского лидеру язычников, который взялся погадать ему на картах. Язычник достал колоду, нарисованную магом – Алистером Кроули. Что бы вы ни думали о Кроули, карты были выполнены великолепно, и Язычник разложил их на столе – прямо перед изумленным русским – в круг. «В средине – сказал язычник, – висельник. Это плохие новости». Он вытащил еще одну карту. «Но вот взошло солнце. Что означает, что со временем этот повешенный вернется и будет коронован с такой славой, какую не мог даже себе представить».

После этого – как в романе Достоевского – мы всей толпой ушли тусоваться в город. Вскоре я потерял Иосифа, который на следующее утро рассказал, что устал от нашей вечеринки и пошел пройтись вдоль побережья, на котором стоит Рейкьявик, чтобы понаблюдать представление никогда не заходящего солнца. Внезапно ему показалось, что некое сверхъестественное существо выступила прямо из желтого солнечного марева. «Похоже, я видел ангела!» – говорил Бродский.

Два дня спустя Бродский выступил с лекцией, после чего рейкьявикская интеллигенция носилась с ним, как с писанной торбой, узнав, кто именно к ним приехал. Уже осенью я заметил на календаре, что ночь после дня прилета Бродского выпала на летнее солнцестояние – ту самую ночь, когда вы можете увидеть сверхъестественных обитателей острова, если вы входите в число редких избранных. Я написал письмо Бродскому, в котором рассказал, что это была за ночь. Через некоторое время я получил от него ответ, в котором Бродский выражал огромную радость по этому поводу.

ПРИМЕЧАНИЯ:

Язычник – это Хилмар Ёрн Хилмарссон. О нем я писал здесь. Хилмар рассказывал мне, что пока они всю ночь беседовали в доме на Гарадастрайти, за окном кто-то нес шпионское дежурство с непотухаемой сигаретой.

Уистен Хью Оден, помимо много прочего, побывал в 1937 году в Исландии, где написал «Письма из Исландии» – последний, как утверждают специалисты, травелог в английской литературе. Бродский – сам изрядный путешественник – восхищался творчеством Одена.